|
Шедевры мастера:
После грозы, 1915
Вечернее солнце, 1921
Летний пейзаж с избами
Утро, 1918
|
Николай Петрович Крымов. Воспоминания друзей и учеников о художнике
Воспоминания о Николае Крымове:
Н.Моргунова. Учитель и ученики -
Ф.С.Богородский. Встречи с Крымовым - 2 -
Л.И.Бродская. О моем знакомстве с Н.П.Крымовым -
С.П.Викторов. Мои воспоминания о Крымове - 2 - 3 -
А.О.Гиневский. Беседы с Крымовым - 2 - 3 -
Ф.П.Глебов. Учитель - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 -
Д.Н.Домогацкий. Воспоминания ученика - 2 - 3 - 4 -
К.Г.Дорохов. Памятные встречи - 2 -
В.П.Журавлев. О педагогической деятельности Крымова -
Н.А.Кастальская. Крымов - 2 -
Е.Н.Крымова. Моя жизнь с Н.П.Крымовым -
Ю.П.Кугач. Прекрасная пора учебы - 2 -
Кукрыниксы. Художник Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4 -
В.В.Левик. Учусь у Крымова - 2 - 3 -
П.Н.Малышев. Крымов-педагог - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.Г. Машковцев. Живопись Крымова -
А.Л.Лидова. Отец и сын Крымовы - 2 - 3 -
Ф.Н.Михальский. В художественном театре - 2 -
В.Н.Попова. Крымов-декоратор -
Ф.П.Решетников. Дорогие воспоминания - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.К.Соломин. Учитель и друг - 2 -
Г.О.Рублев. Из записной тетради -
А.С.Айзенман. О том, что помнится - 2 - 3 -
С.В.Разумовская. Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4.
Ф.С.Богородский. Встречи с Крымовым
- Ну, знаете, если какому-нибудь художнику не нравится Репин, то это не художник, а просто балда!
Сидя в кресле, Николай Петрович еще более сутулится, вбирая седую голову в приподнятые плечи. Старый художник явно сердится.
Мы на балконе тарусской дачи. Летний день плывет над садом, источающим ароматы цветов и трав. Около яблони гудит шмель, а в крапиве у забора копошатся желтые цыплята. Балкон с одной стороны затянут парусиной, на полу лежит ковер.
- Не люблю, знаете, когда рефлексы попадают на холст, а ведь я пишу главным образом с балкона, - говорит Николай Петрович. И тут же добавляет:
- Когда пишете, не надевайте белую или светлую рубашку. Цвет ее отразится на холсте, и вы обязательно ошибетесь!
Но, уклонившись немного в сторону от главного разговора, Николай Петрович опять вспоминает какого-то отрицателя Репина.
- Подумайте, - продолжает он, - не любить или не понимать Репина! Как же это так? Я очень ценю и Дега, и Сислея, и Клода Моне, но разве это мешает мне восторгаться гением Репина? А ведь есть и такие, которые отрицают и Левитана и Серова! Видимо, у этих людей вместо сердца - картошка! - сердито восклицает Николай Петрович.
Но вот жена художника Екатерина Николаевна несет посуду. Готовится чай. Цвет неба становится гуще, в саду звенят комары. С балкона виднеется река Ока, и в ее зеркале отражаются клочки тумана.
- Хорошо? А? - спрашивает Николай Петрович, кутаясь в халат. С реки потянуло вечерней прохладой, на горизонте у поленовской церковки порозовело одинокое облачко.
Мы слушаем вечернюю тишину, и Крылов почти шепотом говорит:
- Так вот, Федор Семенович, в живописи все решает тон. Скажем проще, что это - сила света в цвете. Если цвет не освещен, его не существует. Задача художника-реалиста определить силу света и найти правильные отношения между цветовыми массами. Определить, так сказать, - что темнее, а что светлее. В живописи с этого и надо начинать. Вот мы видим это вечернее небо, силуэты лип и акаций, затененные домом, белеющие стволы берез у забора... А как передать все это правильно в живописи, чтоб вечер не был похож на утро или на яркий день?
Сделав несколько глотков из стакана, Николай Петрович продолжает:
- Вот я вам расскажу такой случай. Встал я как-то утром и вижу на дворе развешанное белое белье. Дай-ка, думаю, я его напишу! Сделал этюд - вышло как будто верно. Часов в 12 увидел это белье, освещенное ярким солнцем. Решил опять его написать. Сделал этюдик, и тоже как будто верно. Вечером - гляжу, это же белье освещено вечерним желтым солнцем. Опять я сделал этюд! А потом сравнил все три этюда и оказалось, что они все одинаково светлые в одном тоне! Где утро, где вечер - не разберешь! Наврал я в тоне чертовски! И действительно, как начинать этюд, чтоб точно определить состояние дня? Хорошо певцам - у них есть камертон, а как быть живописцам? Я писал в газете о том, как однажды, работая над этюдом, я зажег спичку и увидел, что ее пламя равно освещенной белой стене. Стало ясно, что стену можно писать почти белилами. Я тогда подумал, а не сыграет ли эта спичка роль камертона для живописца? Бывало, пишешь светлое небо и не знаешь, как начать. Зажжешь спичку, сравнишь свет пламени с тоном неба, и становится ясно, что темнее, а что светлее! Между прочим, поглядите на этот пейзаж, я его пишу с балкона.
Николай Петрович отодвигает мольберт с почти метровой работой. Пейзаж превосходен, и особенно удачно небо, которое прямо светится на холсте.
- Вам нравится небо, - говорит Крымов, - а посмотрите ближе и определите, каким цветом оно написано?
Я вглядываюсь пристальнее и вдруг обнаруживаю, что одна половина неба по вертикали написана зеленовато-фисташковым цветом, а другая - розоватым. Но на расстоянии кажется, что небо написано одним цветом.
- Вот видите! - восклицает Николай Петрович. - Если тон неба верен, то нюансы цвета уж не играют роли. Тут дело только в колористических задачах. Но без цвета нет живописи. Это надо помнить всегда.
Художник показывает другой этюд.
- Посмотрите, - говорит он, - это я писал закат. Видите зеленые деревья? Кстати сказать, я их писал изумрудной с индийской желтой и желтым марсом. Так вот зелень на свету теплая и в тенях тоже теплая. Так бывает при закате. А какой цвет листвы в тени?
Я всматриваюсь, и к своему удивлению нахожу листву красной.
- Вот видите, что значит верно взятый тон! При правильных отношениях и красный цвет не кричит!
Вечерние сумерки окутывают сад. Наш разговор прерывается. Мы садимся пить чай.
В 1938 году я со своей семьей жил на даче у Соловьевых на одной из горных улиц Тарусы. Весна этого года была очаровательна. Сады утопали в белом дыме яблонь и вишен, благоухали голубые тополя и бледно-зеленые липы... С балкона нашего дома открывалась удивительная панорама с перламутровой рекой, кружевными лесами и лиловыми далями.
«Вот где рай для художника!» - думалось мне. Не даром в Тарусе работали и Поленов, и Борисов-Мусатов, Богаевский, Крымов, Ватагин и много других мастеров.
По рассказам нашей хозяйки Ольги Ивановны, в ее доме в 1936 году жил Крымов.
- Николай Петрович был оригинальным человеком, - говорила она. - Однажды он потребовал, чтоб я вон ту липу срубила, она-де ему вид закрывает. Липу срубить я отказалась, а Николай Петрович осерчал. «Вы, - сказал он, - ничего в искусстве не понимаете и его не любите».
С нашего балкона виднелась красивая крыша дома Георгиевских, в котором в 1937 и 1938 годах жили Крымовы. Я частенько забегал к Николаю Петровичу, чтобы, как говорится, промыть свои глаза и зарядиться новыми мыслями, которыми всегда охотно делился Крымов.
Однажды ко мне приехал из Москвы А.Ржезников - своеобразный и талантливый художник. Он не был поклонником Крымова и решительно отрицал его теорию тона. Я захотел познакомить Ржезникова с Крымовым ближе. В тот же вечер состоялась их встреча. Ржезников пришел домой уже засветло. Оказывается, вся ночь прошла в бурных спорах, и в результате Ржезников стал буквально апологетом Крымова, искренне восхищаясь всем обликом старого мастера.
- Таких принципиальных, глубоких художников, как Крымов, я почти не встречал за всю жизнь, - говорил мне Ржезников.
Воспоминания о Николае Крымове, продолжение...
|
