|
Шедевры мастера:
После грозы, 1915
Вечернее солнце, 1921
Летний пейзаж с избами
Утро, 1918
|
Николай Петрович Крымов. Воспоминания друзей и учеников о художнике
Воспоминания о Николае Крымове:
Н.Моргунова. Учитель и ученики -
Ф.С.Богородский. Встречи с Крымовым - 2 -
Л.И.Бродская. О моем знакомстве с Н.П.Крымовым -
С.П.Викторов. Мои воспоминания о Крымове - 2 - 3 -
А.О.Гиневский. Беседы с Крымовым - 2 - 3 -
Ф.П.Глебов. Учитель - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 -
Д.Н.Домогацкий. Воспоминания ученика - 2 - 3 - 4 -
К.Г.Дорохов. Памятные встречи - 2 -
В.П.Журавлев. О педагогической деятельности Крымова -
Н.А.Кастальская. Крымов - 2 -
Е.Н.Крымова. Моя жизнь с Н.П.Крымовым -
Ю.П.Кугач. Прекрасная пора учебы - 2 -
Кукрыниксы. Художник Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4 -
В.В.Левик. Учусь у Крымова - 2 - 3 -
П.Н.Малышев. Крымов-педагог - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.Г. Машковцев. Живопись Крымова -
А.Л.Лидова. Отец и сын Крымовы - 2 - 3 -
Ф.Н.Михальский. В художественном театре - 2 -
В.Н.Попова. Крымов-декоратор -
Ф.П.Решетников. Дорогие воспоминания - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.К.Соломин. Учитель и друг - 2 -
Г.О.Рублев. Из записной тетради -
А.С.Айзенман. О том, что помнится - 2 - 3 -
С.В.Разумовская. Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4.
Н.А.Кастальская. Крымов, продолжение
Крупное лицо с черными тяжелыми бровями, седая голова правильной формы, большущие светлые глаза, прямо как объектив, разоблачающе на вас глядящие, большой приоткрытый по-старчески и по-детски рот, любопытное лицо художника. Как прозрачная живопись на просвечивающем холсте - сероватые и охристые тона с редкими темными ударами - выразительные руки на подлокотнике. Так виделся его портрет «не художнику».
Речь прерывал иной раз «серьезной» шуткой, желая вывести собеседника «на чистую воду» и посмотреть что получится... Бывал иногда ребячески весел. В минуту хорошего расположения неожиданно пускал бархатным piano какую-нибудь музыкальную фразу, вроде «О поле, поле, кто тебя усеял...» Мог хохотнуть от души. Лет в пятьдесят начал разыгрывать дряхлую старость и - талантливо. Что называется, любил «почудачить»...
О встречах с людьми Николай Петрович рассказывал живописно, ярко. Например, о плавании по Волге с Шаляпиным и молодым Мамонтовым на барже, вечерами, с костром, с «питием», ухой и... шаляпинским пением. Рассказывал, как затихала Волга, замирала звонкая волжская брань, и леса, и берега, и люди на реке слушали это великолепное пение, и ему отвечало эхо. А по окончании - призывы и крики издалека: «Пой, Федор Иваныч! Пой!..» С раскатом по реке. Волгари знали Шаляпина.
Будучи гимназисткой, я в первый раз увидела крымовскую картину маслом: это была первая «Крыша» - зима, розово-голубая, с трубой, пышным снегом и кошачьими следочками. Москва, намек на весну. И до чего же здорово! Позже, в Тарусе, Николай Петрович говорил, что эта «крыша» сразу его выдвинула, и с тех пор о нем заговорили и «записали». Сразу он стал - Крымов. Ему было, кажется, двадцать три года.
Живопись была его жизнью, мышлением, потребностью. Он воевал с ней, как с близким существом, любил и проклинал ее и никогда от нее не уходил. Все его возрасты в ней отпечатаны: раннее, обобщенное, бурное искусство, например, «Ветреный день» (или «Бык»). Потом - умиротворенные пейзажи, где наша природа становилась лиричной.
Помню небольшую картинку раннего периода, кажется «В полдень на дороге». Слева, против солнца, прохладная дубовая куща, внизу стелется розовая дорога, голубоватый клуб пыли, июньское пышное облако, рыжая коровка и впереди - идущий мальчик. Впечатление «русской античности», вечности. Другого слова и не подберешь. Так это лаконично и уравновешенно.
А на выставке - кажется, перед войной 1914 года - появилась серия пейзажей в духе лукутинских подносов, то есть как бы идеализированный концентрат русской деревни: избы, кудрявые деревья, озерки, мостики, утки - по памяти и воображению. Уютные, как в старых альбомах пушкинских времен.
Насколько я знаю, это увлечение скоро кончилось, и позже пришла мудрость.
Позже рождались умудренные живописным познанием пейзажи - звенигородские и тарусские, где до боли понятна, душевно близка наша природа. Каждая вещь носит глубокое ощущение художника преображающего мир любовью к изображаемому. Например, «Улица в Тарусе» - полдень, слева поднимающийся ряд домиков и заборов, спереди трава и небольшой пригорок, а поперек картины розоватая неровная полоса, почти посредине. Я сказала Николаю Петровичу, что она режет композицию. Он ответил: «Это дорога, так было!» Я еще раз вгляделась и поняла, что именно эта полоса и определяла характер пейзажа...
Показывая эту картину, Николай Петрович сказал: - Посмотрите, как сделана зеленая лужайка. Киноварь и охра, и сиреневое, и коричневое, и голубое. Видите?
Несмотря на скромность сюжета, некоторые тарусские пейзажи звучат эпически.
В каждой вещи покоится свой, раскрытый творческим видением мир: Ока, леса, закат; близкие домишки и дальние воздушные горизонты; свет и сияние неба.
Крымов был поистине музыкален в своей живописи. Острое наблюдение живописца создает тонально цельную мелодию кусочка природы; например, светящаяся против солнца листва, а с горы - прозрачно зеленая вода, на берегу - два женских тела цвета глины. Картина наполнена зеленоватым воздухом и пахнет листьями и водой.
Николай Петрович, по-моему, сам был законченным эстетическим явлением, если можно так выразиться. В нем сочетались самые неожиданные и детские капризы и «фокусы», шутки и гнев - и все, как подземные струйки, вело к источнику - искусству, все было продиктовано страстной требовательностью живописного познания и, прежде всего, требовательностью к себе.
В живописи Крымов был поэт. Однажды он сурово сказал: «По-настоящему я люблю только живопись». Чтил Левитана.
Как-то Николай Петрович показал небольшой рисунок тончайшим, как граверная игла, карандашом. На нем была изображена рука, держащая двумя пальцами цветок мака. Все морщинки и складочки недораспустившегося цветка были безошибочно воспроизведены, как у придирчивого ботаника. Но... цветок был таинствен и притягателен, - «Кто это, по-вашему? Врубель! Это - чудо. Не наглядишься».
О врубелевской «Русалке» он сказал: «Вы думаете, это из головы? Нет! Врубель был ночью в лесу после дождя; была луна, и он видел, как на огромной паутине блестят капли дождя. Оттуда и „Русалка". Только - природа!»
В быту был сатирик; любил смущать собеседника, смешным словом разил наповал. Сравнения у него были неожиданные и бьющие в цель. Его побаивались за меткий язык и строгость суждений... Но кто его знал - любил до конца.
Уходят от нас большие и скромные люди-творцы, но навсегда остается их живое искусство.
Воспоминания о Николае Крымове, продолжение...
|
