|
Шедевры мастера:
После грозы, 1915
Вечернее солнце, 1921
Летний пейзаж с избами
Утро, 1918
|
Николай Петрович Крымов. Воспоминания друзей и учеников о художнике
Воспоминания о Николае Крымове:
Н.Моргунова. Учитель и ученики -
Ф.С.Богородский. Встречи с Крымовым - 2 -
Л.И.Бродская. О моем знакомстве с Н.П.Крымовым -
С.П.Викторов. Мои воспоминания о Крымове - 2 - 3 -
А.О.Гиневский. Беседы с Крымовым - 2 - 3 -
Ф.П.Глебов. Учитель - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 -
Д.Н.Домогацкий. Воспоминания ученика - 2 - 3 - 4 -
К.Г.Дорохов. Памятные встречи - 2 -
В.П.Журавлев. О педагогической деятельности Крымова -
Н.А.Кастальская. Крымов - 2 -
Е.Н.Крымова. Моя жизнь с Н.П.Крымовым -
Ю.П.Кугач. Прекрасная пора учебы - 2 -
Кукрыниксы. Художник Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4 -
В.В.Левик. Учусь у Крымова - 2 - 3 -
П.Н.Малышев. Крымов-педагог - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.Г. Машковцев. Живопись Крымова -
А.Л.Лидова. Отец и сын Крымовы - 2 - 3 -
Ф.Н.Михальский. В художественном театре - 2 -
В.Н.Попова. Крымов-декоратор -
Ф.П.Решетников. Дорогие воспоминания - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.К.Соломин. Учитель и друг - 2 -
Г.О.Рублев. Из записной тетради -
А.С.Айзенман. О том, что помнится - 2 - 3 -
С.В.Разумовская. Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4.
П.Н.Малышев. Крымов-педагог, продолжение
«Жизнь начинающего художника трудна и сложна», - говорил Николай Петрович.
«Не стремитесь за славой, за известностью - трудитесь. Признание придет тогда, когда вы создадите по-настоящему значительную вещь. Не беспокойтесь, она не пройдет незаметной. Настоящее оценят безошибочно. Если вы сделали даже только одну вещь, но это был шедевр, а дальше вас постигли срывы и творческие неудачи, художник не бездонная бочка, то и тогда вам поверят и скажут: «А помните, он написал какую вещь?» Но продолжайте трудиться всю жизнь - не следуйте примеру тех, кто ссылаясь на ту единственную вещь, дальше делает всякий мусор».
Весело рассмеявшись, Николай Петрович продолжал: «Но нам мусора делать не нужно. Это нам не годится».
«Допустим, вам нужно написать зимнюю тему с фигурами, а у вас на натуру нет денег. Вы возьмите и напишите с натуры этюд, ну, вот хотя бы такой, как я сейчас написал. Снег у вас есть. Нарисуйте фигуры, а тона и цвет возьмите с трубы. Цветом железа на трубе у вас, допустим, будет написан платок на голове - может же быть темный платок, - а пальто напишите таким, как труба. Тень от фигуры на снегу будет такая же, как тень от трубы на крыше. Но ведь вы напишете не только одну трубу, а и дом, и забор возле дома, и дерево. Вот все это вы можете перенести на фигуры, то есть тона и цвет, и у вас будет правдивая вещь. Но лучше делать все с натуры».
Прошло время учебы. Мы окончили училище, но связь с Николаем Петровичем продолжалась.
Мое отношение к Николаю Петровичу граничило с преклонением перед ним. Он мне казался каким-то недосягаемым гигантом. Его эрудиция, культура, знание жизни покоряли меня. Мне всегда думалось, что в его лице я вижу всю ту плеяду прославленных русских художников, которыми мы гордимся, которых мы ценим за поэзию, за мечтательность, за великий гуманизм их произведений, за большое открытое русское сердце.
Николай Петрович и принадлежал к этой плеяде художников. Мне даже порой казалось, что у него какой-то свой, особый аромат - от него веяло Третьяковкой, Русским музеем, его мастерской. Когда я на него смотрел, то видел в нем и русскую масленицу, и тихое знойное лето с запахом лип. Видел и снежную зиму, и печальную осень с вереницей улетающих журавлей, и «пьяную» волнующую весну. Но ясный и реальный образ запечатлелся в мудром, умном и добросердечном человеке и, прежде всего, в большом художнике и первоклассном живописце.
Я был счастлив тем, что бывал у Николая Петровича. Счастлив потому, что у него многому мог научиться, многое понять и увидеть не только в вопросах искусства, живописи, музыки и литературы, но Николай Петрович, на редкость внимательный и чуткий человек, был мне, если так можно выразиться, и духовным отцом.
Живой, веселый и радостный, Николай Петрович очень любил мальчишек.
«Эти всё знают, - говорил он, стараясь скрыть улыбку. - Любую справку о том, что творится на улице и во всех дворах, можно получить только у них. Никакого домоуправа не надо. Ей-богу, домоуправ меньше знает! Они ведь везде летают. До чего наблюдательные.
Вот вам нужно учиться у них наблюдательности. Как-то я возвращался от врача. Гляжу, а их целая ватага. Посмотрели на меня и прошли мимо. А вид у меня, наверно, был плохой. На следующее утро сижу я у окна и вижу, как эти самые мальчишки мучают кошку. Я высунулся в окно и закричал им сверху, что если они не перестанут ее мучить, то я спрыгну в окно и надеру им уши. Один из них посмотрел на меня и говорит своим приятелям: „Да ведь это вчерашний мужик". Потом посовещались о чем-то, и тот же опять как крикнет: „А слабо прыгнуть". Я так и сел». Николай Петрович залился раскатистым смехом, повторяя фразу: «А слабо прыгнуть?!»
Это ему очень понравилось: «Нет, вы представляете? Слабо! Конечно, слабо. Но какая наблюдательность. Заметили, что болен, а еще грозится, что прыгнет. Вот академики-то!»
Николай Петрович обладал исключительным юмором и каким-то задорным, мальчишеским озорством в хорошем смысле этого слова. Его рассказы о молодых годах, проведенных в компании таких прекрасных художников, как К. Коровин, В. Серов, Н. Сапунов, могли бы занять целую книгу. Словесно нарисованные им картинки праздничных и масленичных гуляний, совместных поездок с этими художниками и разных других развлечений были удивительно разнообразны и смешны по ситуации, по своему юмору. Смеяться Николай Петрович умел отменно, добродушно, заразительно.
Крымов был до самозабвения влюблен в живопись. Он мог без конца о ней говорить.
Помню, как-то мы шли с ним по Кропоткинской улице. Солнце уже садилось. Небо в перспективе улицы среди домов сияло ослепительным светом. На фоне домов, по тротуару шла нам навстречу какая-то женщина в белом берете. Берет на этом темном фоне домов сиял сильным белым пятном. Николай Петрович сказал: «Посмотрите, Петя, насколько берет, который так сияет, темнее неба», - и сам присел на корточки на тротуаре среди проходящей публики и увлек меня за собой. Мы присели так, чтобы берет приходился как раз на фоне неба. И действительно, попав на сильный свет неба, белый берет погас и смотрелся силуэтом. Женщина удивленно смотрела на нас и, смутившись, прошла мимо, и публика тоже как-то странно на нас посматривала. Николай Петрович смеялся, и мы, поднявшись, продолжали свой путь дальше.
«А ведь есть „мастера", которые этот белый берет напишут светлее неба. Это для „творчества"».
В другой раз, когда мы ехали с ним вечером в машине по освещенному электрическими огнями Арбату, Николай Петрович спросил: «Петя, какого цвета небо, дома, крыши, асфальт? А черт его знает, разве определишь? Пишите верными тонами, и выйдет. Непонятно чем, а горит! Есть художники, которые вечерние огни чистой желтой краской или белилами саданули бы для „ефехту": их ведь настоящая живопись и природа не волнует. Они пишут по поводу натуры, они и садятся-то к изображаемому предмету спиной. У них и за подрамник страшно взяться, или руку занозишь, или гвоздем пальто порвешь». Потом начал рассказывать о картине Федотова «Анкор, еще анкор!»:
«Помните, там в окне виден домик, а в домике огонек горит? Горит! А ведь чем взято-то? А за окном лунный свет! Все на чуть-чуть. Все на волоске держится. А труд-то какой? Вот так и нам надо писать». Николай Петрович никогда не говорил «вам», а всегда говорил «нам». Он себя не выпячивал и беседовал с нами, как старший товарищ. Поистине пример, достойный подражания!
Воспоминания о Николае Крымове, продолжение...
|
