|
Шедевры мастера:
После грозы, 1915
Вечернее солнце, 1921
Летний пейзаж с избами
Утро, 1918
|
Николай Петрович Крымов. Воспоминания друзей и учеников о художнике
Воспоминания о Николае Крымове:
Н.Моргунова. Учитель и ученики -
Ф.С.Богородский. Встречи с Крымовым - 2 -
Л.И.Бродская. О моем знакомстве с Н.П.Крымовым -
С.П.Викторов. Мои воспоминания о Крымове - 2 - 3 -
А.О.Гиневский. Беседы с Крымовым - 2 - 3 -
Ф.П.Глебов. Учитель - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 -
Д.Н.Домогацкий. Воспоминания ученика - 2 - 3 - 4 -
К.Г.Дорохов. Памятные встречи - 2 -
В.П.Журавлев. О педагогической деятельности Крымова -
Н.А.Кастальская. Крымов - 2 -
Е.Н.Крымова. Моя жизнь с Н.П.Крымовым -
Ю.П.Кугач. Прекрасная пора учебы - 2 -
Кукрыниксы. Художник Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4 -
В.В.Левик. Учусь у Крымова - 2 - 3 -
П.Н.Малышев. Крымов-педагог - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.Г. Машковцев. Живопись Крымова -
А.Л.Лидова. Отец и сын Крымовы - 2 - 3 -
Ф.Н.Михальский. В художественном театре - 2 -
В.Н.Попова. Крымов-декоратор -
Ф.П.Решетников. Дорогие воспоминания - 2 - 3 - 4 - 5 -
Н.К.Соломин. Учитель и друг - 2 -
Г.О.Рублев. Из записной тетради -
А.С.Айзенман. О том, что помнится - 2 - 3 -
С.В.Разумовская. Н.П.Крымов - 2 - 3 - 4.
Ф.П.Решетников. Дорогие воспоминания, продолжение
Николай Петрович стал доказывать, что врать нужно так, чтобы тебе поверили, ну, а если вы будете говорить неубедительно даже правду, вам не поверят. К тому же во всем должна быть логика. Зачем нужно, чтобы рубашка светила фонарем? То, что действительно должно светиться, этим гасится. В результате одно убивает другое, а нужно, чтобы оживляло. Он провел рукой по картине и, убедившись, что она сухая, попросил разрешения «помазать» кое-где кисточкой, уверяя что все это можно будет в дальнейшем начисто снять ваткой.
По правде сказать, при всем уважении к Николаю Петровичу, мне не хотелось, чтобы он это делал, так как моя работа являлась плодом моих долгих творческих исканий.
Я приблизительно знал, в чем заключалась моя ошибка и даже не одна, но я намерен был закончить эту картину в своем плане. Однако настойчивость ребят, которым уж очень хотелось проверить все высказанное Крымовым, заставила меня согласиться.
Я с тревогой следил, как он взял щетинную кисточку номер восемь и стал намешивать на палитре какой-то мутно-серый цвет. Затем он смело, но беспорядочно стал замазывать белую рубашку, изображенную на холсте. Вначале мне казалось, что он просто запачкал грязью белый цвет, но когда от белого ничего не осталось, я увидел неожиданное преображение: небо стало светиться, а рубаха, хоть и стала темнее, но казалась по цвету белее, чем была, и цвет, который вначале казался грязным, приобрел невероятную звучность.
Николай Петрович, видимо, сам довольный экспериментом, с лукавой улыбкой оглядел всех, затем положил кисточку, сел на табурет. Все были необычайно оживлены и восхищены тем, что произошло. Я тоже был восхищен, но, с другой стороны, и подавлен, так как я потерял свое представление о цвете.
Мысли путались в моей голове. В дальнейшем я решил оставить холст с поправкой Николая Петровича; как память о замечательном уроке, а картину начать на новом холсте с новыми выводами.
К сожалению, этот холст во время войны куда-то исчез, а нового я так и не начал.
Таруса
Летом 1939 года я поселился в живописном городке Тарусе, там, где летом обычно жил Крьшов. Дача, которую он снимал, стояла на высоких сваях на возвышенном месте. Громадный, заросший травой и кустарником двор круто спускался к реке, окаймленной серебристыми ивами.
С большой террасы дома видна была панорама окских просторов, широкие луга, скирды прошлогоднего сена, поля, затем леса, уходящие в бесконечную синеву.
Каждое утро Николай Петрович торжественно выходил на террасу в своей академической шапочке, ставил холст на мольберт и тщательно подготовлял все необходимое к работе. Впрочем, тщательная подготовка у него начиналась всегда за много месяцев вперед. Уже с осени он выбирал подходящие размеры подрамников, имея в виду заранее намеченные мотивы.
Все его подрамники можно назвать классическими, их легко можно отличить от тысячи других. Холст набивал он самым аккуратнейшим образом, вбивая гвозди через абсолютно точные промежутки, ровно подворачивая края, которые он заклеивал после полосками бумаги, чтобы не проникала туда пыль. Эмульсионный грунт он всегда покрывал тонким слоем свинцовых или свинцово-цинковых белил. И только после шести-семимесячного просыхания холста Николай Петрович мог на нем работать.
Найдя композицию пейзажа и точные пропорции форм на листке бумаги, он переводил это на холст, после чего начинал писать красками.
Начинал он писать по-разному, в зависимости от задачи, которую он перед собою ставил. Когда писал неустойчивый момент в природе или какой-нибудь этюд в один сеанс, он начинал с общих масс и как бы все сразу.
Те картины, которые рассчитаны были на много сеансов, он начинал чаще всего с неба, затем шел от горизонта постепенно к первому плану, кладя, как он выражался, «верный цвет на верное место», как снайпер.
Писал он на подсолнечном масле. На своих многолетних работах он убедился в его прочности и стойкости. Работы Крымова не трескаются и не тускнеют.
Мотив, который в течение лета 1939 и 1940 годов Николай Петрович писал с высокой террасы, был довольно сложный. Почти каждый день в определенный промежуток времени он «священнодействовал» над ним. В результате получился чудесный солнечный пейзаж русской природы, который является сейчас одним из украшений Третьяковской галереи.
В плохие дождливые дни почти никто из нас не работал. Мы шли к Николаю Петровичу на террасу побеседовать, посоветоваться. Верный его друг Екатерина Николаевна с исключительной теплотой и радушием принимала «незваных» гостей и была всегда активным участником наших собеседований.
Как-то ко мне на террасу зашел Николай Петрович. Мы беседовали и смотрели на улицу. Улица, на которой мы жили, была узкая, немощеная, шла круто в гору и за кладбищем исчезала в березовой роще. По ней совсем мало ездили, и это позволяло художникам ставить свои мольберты в самом ее центре, не подвергая себя опасностям уличной катастрофы.
Посредине улицы рядом с пекарней, которая находилась в бывшей церкви, часто можно было видеть белый купол зонта, а под зонтом неподвижную фигуру в широкой шляпе - это сидел, согнувшись, как рыбак, напрягая свое внимание, художник Гиневский. Возле него стояли двое малышей: один смотрел на холст, а другой в упор разглядывал художника. Вокруг медленно похаживали куры, по привычке выискивая добычу в земле; тут же рядом наполовину вросла в землю разбитая бочка от цемента. Николай Петрович, ухмыляясь, сказал: «Если бы я был жанристом, то обязательно написал бы эту картину прямо с натуры».
Воспоминания о Николае Крымове, продолжение...
|
